|
Не так давно один мой все еще молодой, но уже давно мудрый коллега дал мне как всегда ценный совет. Я сетовал, что после долгого перерыва должен написать статью о московском художнике, высказывал вполне искренние страхи по поводу утраты навыка анализа творчества, сокрушался, что вот как всегда пообещал, а сейчас не знаю с какой стороны подступиться к теме, столь далекой от моих нынешних ежедневных занятий. Он спокойно все выслушал и изрек: «Главное для искусствоведа – вставить объект в традицию». Гуру! Правильно! Более того, единственно возможно.
Спустя несколько месяцев получаю трогательное письмо из Петербурга, которое начинается словами: «Здравствуйте. Меня зовут Маша. Я – та самая…». В послании просьба написать несколько строк для первой персональной выставки в галерее «Борей». Вооруженный советом старшего товарища, даю согласие. И задумываюсь. Задумываюсь надолго. Ищу традицию, в которую можно без ущерба для обеих сторон вставить известную мне теперь часть творчества Марии Гаркавенко.
По зрелому размышлению прихожу к выводу, что, прежде всего, в этих простых картинках ощутима традиция литературная. Вещь не новая, очевидная для всей отечественной изобразительной практики, неоднократно руганная, но неизбывная, корневая, где-то даже «посконная». И это хорошо. Нынче востребованы ценности непреложные, проверенные. Пусть и не похожие на «их» мэйнстрим, но близкие и понятные нашему народу. Прелесть работ Маши в неумении и нежелании от этой традиции прятаться. Более того, она её подчеркивает, даже выпячивает своими подписями-надписями, где-то помещенными в самую плоскость холста, где-то вынесенными в этикетку. Но название непременно присутствует, оно важно художнице, оно для неё обладает самостоятельной ценностью. Это вам не просто «Композиция № 9», «Композиция № 17», а «У меня от вас секрет» или «…И японка». Почти одностишия, навязывающие произнесение, обладающие своим звуком, звучащие то в унисон, то контрапунктом изображению.
Правда есть нюанс. Великая русская традиция велит художнику быть гласом, учителем, общественным деятелем. Нашей героине все это известно, но, как бы это помягче,.. все равно. Она делает выставку «Про Машу» и точка. Без «морской пехоты» и даже «Вити». Про себя. Откровенно индивидуалистический подход. Поколение выбирает личную гигиену, индивидуальную упаковку и одноразовое использование. Никаких обобщений. Никаких социальных проблем. Никакой политики. Только «бизнес». В чем же он? Что за дело определяет себе эта «Маша», прикидывающаяся девочкой в свои 25? Себя ли подвергает анализу и пристальному разглядыванию или нас, её окружающих? В первую очередь, себя самоё. Впрочем, и во вторую и в третью тоже. Она бы с удовольствием от нас абстрагировалась, сидела бы в лодочке на границе стихий (ни там, ни тут), плескалась в ванне (то ли в бане, то ли в культурно-историческом контексте), пряталась от жизни (за мамину ли спину, за спину ли бабы снежной), изучала бы ближний круг (безразлично глядя на подругу, или ненавидя пресловутую японку, пришлую узурпаторшу всеобщего внимания). Она бы нас и не заметила, если бы мы не лезли со своими проблемами из всех щелей, не провоцировали бы протестное голосование, не навязывали бы культурно-религиозные стереотипы и ценности. «У неё от нас секрет»: апостольник ли на её голове, хиджаб ли, а может шарф, подаваемый гламурными журналами в качестве «универсального модного аксессуара». Беда в том, что мы для нее секрета не представляем. Нечего в этой серой мрачной толпе разгадывать-разглядывать. Ценности – яркости лишь в ней самой. Да в тех, кто составляет её ближний круг. В тех, кто её светом озарен. Остальные – за пределами внимания. Вот такая инверсия великой русской литературной традиции. Кто виноват? Уж точно не наша Маша. Она бы и готова из рукава всех одарить – осчастливить, да принять дары уже некому.
Рад бы присовокупить Машины работы к какой-никакой традиции живописной. Да рука не поднимается. Здесь иная традиция победу одерживает: мыльная. В прежние-то годы всякого критика камнями бы забросали, если бы он, не видя самих картин, не понюхав их, да пальцем не потрогав, решился что-то сказать, а того хуже написать про них. Не то сейчас. По «мылу» прислали фотографии, на «мыло» же получили текст. Загадочный компьютерный искусствовед г-н Дриккер уже предрекал смерть традиционных видов искусства, сведенных интернетом к изображению изображения. Зачем живописи изыски колорита и фактуры, если их нельзя передать в формате jpg? Зачем скульптуре масштаб, размах и проработка поверхности, если все задано количеством дюймов диагонали монитора?
Традиция писать про художника, не видя его работ, живет и процветает. Не нам её ломать.
И в заключение, еще одна параллель, доказывающая наличие литературной традиции в холстах Маши Гаркавенко. «А это была совсем не шляпа. Это был удав, который проглотил слона … Взрослые посоветовали мне не рисовать змей ни снаружи, ни изнутри… Вот как случилось, что шести лет я отказался от блестящей карьеры художника». Помните? Как не повезло Летчику, но как повезло Маше Гаркавенко! Не думаю, что взрослые принимали с восторгом все, что она рисовала в детстве.
В противном случае, она бы так не «отрывалась» повзрослев, не ностальгировала бы столь отчаянно, не отсылала столь откровенно к «Маленькому принцу». Однако, от карьеры не отказалась. Что лишний раз подчеркивает, как далеко вперед ушла отечественная педагогика. Не говоря уже о профессиональном образовании.
Владимир Дрозд.
в прошлом критик, ныне почитатель искусств
|
