Михаил Шапиро. Живопись.

«Разнообразие возможностей, которое есть в арсенале природы, чтобы родить еще одного художника, поистине безгра­нично. Одни художники рождаются только, когда несут на себе весь груз традиций, другие творчески пробуждаются, вырвав­шись из «гниющего болота» великих достижений прошлого. Третьи безумно влюбляются в какой-нибудь материал, фактуру, краску или жест. Четвертые эстетически возбуждаются, когда им надо выразить какую-нибудь идею. И так далее. Короче гово­ря, для многих художников есть так себе жизнь, и есть тяжелая, но сладкая ноша — искусство. Но Миша Шапиро не вычленяет искусство из жизни. И когда начинаешь размышлять над тем, как это у него получается, то замечаешь, что вся его жизнь — это художественная адаптация к природе, к социуму, к болезням, к техническому прогрессу, к национальному вопросу и т. д. Миша Шапиро одновременно является и сказочником, и персонажем своих сказок. Причем сказки его не какие-то там слащавые ис­тории. Это настоящая реальная жизнь, укорененная в природную материю. Он умеет жить в лесу, как у себя дома, и находить там специально для него выросшие грибы и ягоды. Еще он умеет ловить рыбу зимой из-под льда по всем правилам и с большой сноровкой. Он умеет лазать по скалам, варить вкусную еду, работать на компьютере, летать на параплане и ездить на автомо­биле. Все это Миша умеет делать не просто так, а по-сказочному, с разного рода препятствиями, утратами, травмами, тяжелыми болезнями, со всеми атрибутами, с помощью которых сказка должна прийти к хорошему концу. А что же живопись? А живопись живет в унисон со всеми этими сказочными происшествиями и сказочными препятствиями. Живопись, как жизнь, многопла-нова и разнообразна. По известным причинам Миша сознает себя причастным к земле великих праотцев: Авраама, Исаака, Иакова. И, может быть поэтому, попав в Земли Израиля, он ощущает внезапно появившуюся легкость в понимании этого про­странства. Материал для выражения на плоскости сложной светящейся субстанции атмосферы страны сразу оказывается под рукой. Миша Шапиро с легкостью, доселе у него не бывавшей, пишет упругие холмы Иудеи и Галилеи.
Другой Родиной у него является Ладога. Опыт понимания пространства, родившийся в Землях Израилевых, помогает по-нять природу совсем другого места на Земле, Взгляд художника, осознав формат холста, как часть космического пространства, единого для всех мест на земле, здесь на Ладоге отмечает специфические акценты. Здесь есть заснеженные скалы, прибрежные леса, есть берега, покрытые валунами и остролистой осокой. Здесь есть заснеженные холмы, по которым ходят бабы с коро­мыслами. Есть бескрайние водные и ледяные пространства, украшенные кривыми соснами, мужиками-рыболовами и звонки­ми закатами. Здесь многое, для себя полезное, может найти сказочник Миша Шапиро.
Третьей Родиной является город Санкт-Петербург и его Пушкинская улица. Здесь большой простор, найденный в пусты­нях Иудеи, и в заснеженных красотах Ладоги, пересекается вертикалями домов, диагоналями набережных, изгибами мостов, стволами и ветками деревьев. Здесь появляются персонажи — обитатели большого города. Во-первых, бронзовый Александр Сергеевич Пушкин, прямо против дома Миши Шапиро. Вокруг Пушкина гуляют его двойники, туристы, мамы с детками, пьющие вино одинокие женщины, а во дворах помойки и бомжи, находящие там для себя ценные вещи,
Все это Мишу очень интересует, потому что постепенно выстраивает его эстетическую программу. Люди, населяющие город, и, в первую очередь, сам автор, становятся такими же главными действующими лицами, как золотые холмы Иудеи или серебряные пространства Ладоги, но при этом эстетика крупного плана, каковым являются портреты, резко отличается от эс­тетики общего плана, чем являются пейзажи, Переводя свой взгляд из бескрайних далей к рядом стоящему самому себе или себе подобному, Миша Шапиро обнаруживает в себе очень радостную свирепость. Его портреты — это существа гипертрофи­рованные самым внезапным образом. Их бессмертность в их невероятности, хотя они достаточно точно рисуют характер. Надо сказать, что портрет тогда ценен, когда в персоне найдена ее бессмертная составляющая.
Миша Шапиро рисует не отдельного смертного человека, а его неожиданное явление миру. Является он сам, Миша Ша­пиро, яркий, всклокоченный, весь вытаращенный и сказочно добрый. Являются его друзья, женщины и даже предки. Являются различного рода специалисты: рыбаки, музыканты, ученые, джазмены, бомжи, дети, хасиды и праотцы. Все герои картин Миши находятся «при исполнении». Они исполняют свое появление — неожиданное и яростное. Но вершиной персонификации явле­ния миру в творчестве Миши Шапиро являются звери. Коты, черные и рыжие, петухи, вороны, утки, козлы, львы и даже рыбы врываются в этот мир, чтобы продемонстрировать свой характер с эгоцентрической беспощадностью и неприкрытым само­мнением. Здесь Миша Шапиро просто в своей тарелке. В самом деле! Какие могут быть сказки без зверей? Заканчивая свою очень неполную экскурсию по творчеству Миши Шапиро, сказочника и в жизни, и в искусстве, я хочу еще раз сформулировать мысль о двух пространствах, в которых попеременно живет Миша. Во-первых, это широчайшие эпические пространства, кото­рые просвечиваются даже через одетый в камень город и воспринимаются периферийным зрением. Во-вторых, это внезапное крупное, дерзкое появление человека или зверя, схваченных мгновенно и сфокусированно».