НАТАЛЬЯ КОШЕЛЬКОВА: ИСКУССТВО ДЛЯ ДОЛГОГО ВЗГЛЯДА
Анна Матвеева
Графика Натальи Кошельковой – искусство для разглядывания. Если пытаться сразу, моментально, с первого быстрого взгляда понять, о чем эти разноцветные листы, то ничего не получится. "Быстрый" зритель недоуменно пожмет плечами: я, мол, в первом классе так калякал. Да, привычные городские пейзажи, бытовые сценки и натюрморты; да, размашистая, местами небрежная штриховка цветными карандашами, какими мы все рисовали в нежном возрасте; да, простенькие, иногда совсем детские рисунки, вроде ничего особенного. Для того, чтобы эти рисунки заговорили с вами, в них нужно всматриваться долго. В этом главная особенность творчества Кошельковой: ее работы не просто требуют долгого взгляда, они сами меняют время – задают ему свою собственную, тягучую, предельно спокойную размерность.
Ради этого фокуса со временем художнице приходится поступиться многим. Она предельно упрощает все, что можно упростить. Отказывается от сложных технологий, которыми так богато графическое искусство. Ее любимые инструменты – набор цветных карандашей: техника, редко используемая не только "серьезными" художниками, но даже теми, кто начинает учиться хоть какому-то искусству. Цветные карандаши у нас считаются почти исключительно детской забавой, и с детством же напрямую ассоциируются. В литографиях, несмотря на то, что Кошелькова техникой литографии владеет мастерски, она тоже использует минимум красок. Начинала она овладение литографией с трех основных цветов – синего, желтого и красного, — уже из их наложения получая всё остальное разноцветье. Отказывается Кошелькова и от богатства форм: у нее все почти примитивно, некоторые работы даже педагог со стажем не отличит от рисунка восьмилетнего ребенка. Отказывается и от лихо закрученных сюжетов: у нее никогда не будет никакой смысловой многослойности, никаких мистерий – вот тюльпаны в вазе, вот гуляки на набережной Невы, вот семья собралась поужинать за столом. Всё аскетически просто, конкретно и наглядно, как в детстве.
Детство, детскость – первое, что приходит в голову, когда смотришь на работы Кошельковой. Часто они действительно напоминают рисунки малышей. Линия детскости проходит не только через творчество, но и через жизнь художницы: еще в 1960-х окончив художественно-педагогическое училище, она с восемнадцати лет учила детей рисованию. Это был обычный пункт биографии художника в СССР: "надо же где-то работать", и очень многие работали именно преподавателями. Но Кошелькова не только учила детей: она и сама училась у них. Училась детскому умению делить видимое на главное и второстепенное, компоновать картину по смыслу, а не по расположению предметов, обозначать цвет всего парой уверенных штрихов. Не копировала эти умения, а тщательно, скрупулезно перерабатывала, пропускала через уже взрослый взгляд и взрослое понимание искусства, превращала в мастерство профессионального художника. На рисунках Кошельковой "детские" приемы слиты с опытом человека, овладевшего профессиональным подходом к художественному ремеслу, и имевшего смелость отфильтровать из профессионального арсенала навыков только то, что нужно лично ей. Не случайно "детское" здесь можно писать только в кавычках: перед нами не наивный самоучка с цветными карандашами, а зрелый художник, поднявшийся на вершину мастерства, но затем посчитавший необходимым спуститься с вершины и вернуться к самым базовым вещам.
Если смотреть на работы Кошельковой долгим взглядом, становится видна их изощренность. Художница не случайно пишет в своей автобиографии: "Форму можно научить рисовать почти любого человека, как ребенка, так и взрослого, а создать настоящее произведение искусства может только истинный художник-творец. Как организовать свою задуманную композицию, как правильно начать и завершить картину в нужном месте и в нужное время, я училась всю свою жизнь и по-прежнему учусь этому."
Композиция занимает главное место в творчестве Кошельковой, композиция – именно то, что делает ее работы произведениями искусства. В отличие от умения положить мазок на холст или очертить фигуру так, чтобы было похоже, композиция – вещь абсолютно неуловимая. Когда она сделана правильно, вы ее просто не замечаете. Зато вы сразу замечаете, когда в ней допущена ошибка: в картине что-то не так, даже не всегда понятно, что именно, просто она дисгармонична, некая непонятная ошибка режет глаз. Неуловимая точность композиции у Кошельковой кажется сама собой разумеющейся, хотя на самом деле она обязана своим существованием многолетнему упорному труду, глубокому разностороннему образованию.
Точно такая же долгая и сложная работа скрывается за вроде бы простым, едва намеченным цветными штрихами колоритом. Наталья Кошелькова не столько изображает, сколько обозначает процесс рождения цвета, практически никогда не выходя за те границы, что созданы и заданы инструментом, за оставляющую желать много лучшего палитру цветов грифеля цветных карандашей из советского канцелярского магазина, почти никогда не смешивая их штрихи. Ей, кажется, и не был нужен современный набор карандашей от лучших европейских фирм с сотнями оттенков грифеля: и в гравюре, когда она отталкивалась от трех базовых цветов, и в рисунке она не стремится к многоцветию, а ведет аналитическую работу, разлагая видимое на его базовые составляющие. Цвета не изображаются, а обозначаются. Здесь Кошелькова выступает наследницей исследовательской традиции русского авангарда, спокойно и точно следуя мысли Павла Филонова: "Упорно и точно рисуй… вводи прорабатываемый цвет в каждый атом, чтобы он туда въедался, как тепло в тело или органически был связан с формой, как в природе клетчатка цветка с цветом". Теория Филонова оказала на становление Кошельковой большое влияние; ей выпала удача много общаться с Глебовой и Стерлиговым, поэтому она – яркий пример продолжения традиции ленинградской школы графики, уходящей корнями в русский авангард.
Вся эта художественная аскеза вроде бы должна порождать предельно упрощенные рисунки. Однако, если присмотреться, рисунки Кошельковой оказываются на удивление сложными, плотными, богатыми на фактуру и содержание. Даже простая бытовая сценка выглядит так, словно на нее смотрели через линзу, собравшую в одной точке огромное поле зрения, а уж пейзаж какой-нибудь набережной у Аничкова Моста и вовсе вмещает в себя целый мир: стоят прекрасные дома, в глаза бьет их разноцветье, здесь же статуи на мосту, прохожие, мамы с детьми в колясках, рыбаки с удочками, проезжающие машины… из каждого рисунка выпрыгивает бесконечность сюжетов. И это касается не только изображенной натуры, но и манеры исполнения: точно так же наружу просится каждый штрих, точно так же, стоит лишь подольше задержаться перед картиной, сама ее материальная основа обретет самостоятельный голос – и этих голосов будет много, и они сложатся в некий хор. Художница словно намеренно вкладывает в каждый рисунок гораздо больше выразительных средств, чем можно было бы обойтись.
Но для того, чтобы услышать их хор, для того, чтобы все эти голоса развернулись, а зритель смог бы их воспринять, необходимо какое-то время спокойно постоять перед рисунком. Необходимо сделать паузу, вслушаться, нельзя просто скользнуть взглядом и побежать дальше. Работы Кошельковой затягивают только если отказаться от своего слишком быстрого времени, дать своему времени совпасть с их собственным, в котором только и разворачивается их магия – и в этом, пожалуй, главный опыт, который может получить зритель.
|
