|
Юлия Сопина родилась в Ленинграде в 1968 году. В 1987 окончила ЛХУ им. Серова. С 2004 года Член Санкт-Петербургского творческого союза художников IFA. Живет и работает в Санкт-Петербурге.
«Человек нуждается в тишине. Где качественная тишина? За городом. Тишина плюс нескончаемые дожди и полное отсутствие солнца. Многое начинаешь ценить. Тишина давит, и тебе начинают приходить сущности…»
Ю.Сопина
С соучастием нежным
«Начну с уточнения: в среде художников обычно говорят «живопись» имея в виду не определенный вид изобразительного искусства, но определенный стиль, а именно — живописный. Если характеризовать этот стиль предельно кратко и в нужном аспекте, это нечто, делающее картину живой, тесно связанной с глубинными струнами души художника.
Как любит начинать свои статьи Катя Андреева: «когда я была маленькой» (не дословно, но в таком роде)… Так вот, когда я была маленькой, то один из наиболее популярных слоганов гласил: «В жизни всегда есть место подвигу». Так и есть. В 2000-е заниматься живописью почти то же, что быть нонконформистом при советской власти. Это не всем видно, зайдите хотя бы на ежегодный «Петербург» — два этажа Манежа чем-то завешены, но попробуйте найти там живую картину, написанную художником, еще не достигшим пенсионного возраста. Попадаются, но прискорбно мало.
Юлия Сопина начала заниматься живописью в вышеуказанном смысле слова в 2000-е. До этого она занималась ею как видом изобразительного искусства и притом, мне кажется, очень хорошо. Это были декоративные, стилизованные работы. Абсолютно гармоничные. Я думаю, что в качестве росписи они были бы достойны покрывать стены дворца. Иногда напоминали гобелен: блеклые краски, уютность, «отуманенный узор», «где искусственны небеса и хрустальная спит роса». Немой, условный, погруженный в дрему, тускло мерцающий мир. Кружево застылых форм. В постоянной разбеленности, частом преобладании голубых тонов, способе стилизации было заметно влияние стерлиговской школы или, точнее, безмятежно-уютной зубковской. Тут еще раз видишь, как высокое по своим задачам, своему интеллектуальному напряжению и пластическому поиску направление, выхолащиваясь, начинает питать салон. Да, живопись того рода, которой занималась Юлия, обычно относят к салонной, хотя у Юлии это был салон высочайшего класса. Но в этом дремотном мире порой ощущаются мощные подспудные силы. Взгляните на «Островок из водорослей» (1999): тут все может сдвинуться с места. И скоро сдвинулось. И все преобразилось совершенно.
Вдруг вместо оторопи — движение. Вместо работ, где все тщательно обдумано и беспроигрышно рассчитано -беспрерывный риск.
Красота, пишет Пруст, это упорядоченная сложность. Чем многочисленнее и противоречивее элементы картины, чем труднее их упорядочить. Одно дело создать гармонию из немногих погашенных цветов, другое — упорядочить их множество, разных по яркости и насыщенности, работать с рискованными цветовыми отношениями, посадить слепящее пятно на матовом и притом не угробить работу. Одно дело привести в гармонию картину, которую обдумываешь и делаешь долго, другое — когда рождается по пять замыслов в день и приходится работать в постоянной спешке, ибо нужно сохранить непосредственность чувства, нужно, чтобы в каждом движении руки был порыв. Одно дело оседлать найденный прием, другое — всякий раз искать средства для нового мотива. При таком способе работы нельзя быть застрахованной от провалов. Редко вся работа Юлии выдерживает строгий взгляд. Часто превосходным видится только кусок. И все же картина почти всегда радует, ее любишь. Живое лицо с его недостатками, даже некрасивое, предпочтительнее формально безупречного, но безжизненного и бесчувственного.
Юлия стала писать картины, где все может быть живо: кусты, скамейки, ножки рояля. Где ощущается звук, запах, сырой воздух, воздушные потоки.
Как после стесненности и искусственности она смогла обрести редкую раскованность, непосредственность?
Прежде всего: она обратилась к реальности. К пейзажу и человеку в пейзаже. И прочим живым тварям: птицам, котам — «и с миром укрепилась связь».
Если говорить об ассоциациях, то мне при первом взгляде вспоминался Боннар, его счастливое обаяние, юмор, непринужденность, точная наблюдательность, интерес к случайному. Если говорить о современной питерской живописи, то усвоено многое -тут и В. Сотников, и ранний А. Семичев, и А. Зинштейн, с его крупными яркими пятнами и праздничным ощущением жизни. А через радостного, легкого Зинштейна — проглядывают формальные находки мрачного и, кажется, неведомого Юлии Соломона Россина. Чем она кардинально отличается от Зинштейна (и приближается к Россину), так это присутствием литературности. Литература в живописи как непростительный грех- для многих это аксиома, и в значительной мере наша ленинградско-питерская живопись литературна. В том числе и лучшая. Она научилась о чем-то говорить, не жертвуя живописными ценностями. Только литература тут не многословна: не история, а ситуация, в которой находится человек, его состояние, отношения между людьми. Если говорить о роде литературы — то это скорей поэтическая строчка.
У Юлии своя поэтика, она не использует чужих сюжетов, своих не придумывает — она их усматривает. Вот довольно популярный мотив — пляж. Обычно это общая панорама с множеством фигур. А у Юлии — крупным планом маленькое событие: в одной картине — ребенок над распростертым телом матери, превратившимся как бы в мертвое, не знает, что с этим делать. В другой — поместились только ноги матери, нечто огромное в маленьком мире ребенка, они загораживают от зрителя какую-то серьезную постройку, может быть башню, которую он возводит с помощью лопатки. Мир детства художница хорошо понимает, детей изображает постоянно, дети преобладают в ее, так сказать, эксклюзивной теме — в храмовых сценах, в изображениях жизни вокруг католического храма. Мальчики, помогающие священнику. Мальчики со свечами. Детская месса. Бал выпускников воскресной школы. Процессии, хор. Для Юлии эти сцены — оазис чистоты. Религиозная тема, обычно проигрышная в современной живописи, подана с величайшим целомудрием.
У Ильи Кабакова в длинном описании инсталляции «Муха с крыльями» есть эссе «О пустоте». Там он пишет о своем главном переживании, которое все объединяет собой, определяет собой: переживании «пустотности того места, в котором мы постоянно живем». Этакая дыра в пространстве, в ткани бытия. Один из ее атрибутов — полное отсутствии взаимодействия между обитателями «нор» — кроме немногих близких, они враждебны, опасны или в лучшем случае безразличны. Другие — это носители этой самой пустоты, Не знаю, этот текст — игра ума или это действительное ощущение жизни. Но ощущение пустоты — действительно главное при столкновении с продуктами московского концептуализма.
Если мир пуст — его не жалко.
Илья Кабаков говорит неправду — если недостаточно собственного опыта, обратитесь к картинам Юлии Сопиной. Мир для Юлии — населен незнакомцами, на которых она смотрит «с соучастием нежным». Мир говорит с ней и рождает в ней отклик. Ценна именно эта отзывчивость, разнообразие тем, неисчерпаемость объектов, вызывающих в художнице резонанс.
В живописи невозможно солгать. Живопись — это нечто обратное симуляции. При сегодняшнем положении вещей, когда правда и ложь, жизнь и игра уравнены в правах, это мне кажется величайшей ценностью.»
Л. Гуревич
|
